Ханская дочь. Любовь в неволе - Страница 134

134

Услышав этот диалог, Кицак в раздумьях потер нос. Когда Екатерина оставила подругу и пошла к царской палатке, он, движимый безотчетным желанием, подошел ближе к Марфе. Сирин не понравится то, что он решил сделать, гордость в ней сильнее разума. Он подумал о власти, которой обладала над Монгур-ханом его сестра Зейна, добавил то, что слышал о Екатерине, и заключил, что здесь может быть что-то подобное. На его взгляд, только Екатерина была в состоянии спасти Сирин.

— Женщина, я должен с тобой поговорить! — сказал он Марфе.

— Чего тебе надо от меня, татарин?

Ее голос звучал высокомерно и отстраненно, но Кицак улыбнулся и показал в знак добрых намерений открытые ладони.

— Речь о Бахадуре… — начал было он.

И Марфа Алексеевна бросилась на его слова, словно рыба на приманку:

— Что ты знаешь о мальчике? — Кицаку не хотелось рассказывать все здесь — вокруг было немало любопытствующих.

— С ним связана тайна, которую ты должна знать, женщина, пойдем, прогуляешься со мной, чтобы наш разговор не услышали чужие уши.

Марфа огляделась и вопросительно посмотрела на Екатерину, которая при появлении Кицака остановилась и теперь слушала их разговор. Царица вернулась к подруге, успокаивающе взяла ее за руку и сделала страже знак отойти.

— О какой тайне ты говоришь, татарин? — негромко спросила она.

— Я не хочу, чтобы то, что я сейчас скажу, повредило Бахадуру. — Он скрестил руки на груди.

— Этого не будет! — пообещала Екатерина, причем по выражению лица ее было видно, что она не ожидает больших новостей.

— Бахадур в действительности женщина! — сказал Кицак.

Екатерина с трудом подавила непроизвольный вскрик и посмотрела на Кицака так, словно сомневалась, в своем ли он уме.

— Я говорю правду! Бахадура зовут в действительности Сирин, и она не дочь любимой жены хана Монгура. Ее мать — русская рабыня по имени Наталья.

— Что ты сказал? — вскрикнула Марфа, и ноги ее подкосились.

Екатерина обняла ослабевшую от волнения Марфу, у которой по щекам текли слезы, и проговорила:

— Если ты лжешь, татарин, то я позабочусь, чтобы ты горько пожалел о своем неразумии еще до того, как закончится этот день.

Ее обещание вызвало у Кицака лишь улыбку.

— Я не лгу. Сирин — дочь женщины, которая очень похожа на твою подругу. В отличие от нее, у матери Сирин была родинка над губой, вот здесь, — Кицак указал на свою правую щеку и увидел, как Марфа кивнула.

— Это моя сестра Наталья, — выговорила она сквозь слезы.

Екатерина не столь заинтересовалась возможным родством осужденного дезертира, сколько полом Сирин, она одновременно почувствовала недоверие, досаду и тайную радость.

— Это самое удивительное, о чем я только слышала, исключая мою собственную жизнь. — Она намекала на свою карьеру, которая началась в роли служанки лифляндского пастора, а завершилась в постели русского царя.

Кицак не знал этого и не проявил интереса к жизни Екатерины, для него сейчас важна была только Сирин.

— Ты можешь спасти ее, женщина? — спросил он. Марфа сложила руки и произнесла короткую молитву, а затем взволнованно обернулась к Екатерине:

— Я должна пойти к ней, я должна проверить… Если она моя племянница, она не должна больше страдать. Это же всего лишь ребенок…

Екатерина легко встряхнула ее:

— Успокойся! Нрав Петра тебе известен так же хорошо, как и мне. Его гнев не знает пределов, и твоя племянница не станет исключением. Мы должны действовать хитрее, и я знаю, как. У меня есть идея. — Она глубоко вздохнула и успокаивающе кивнула подруге: — Позаботься, чтобы нашу палатку поставили к моему возвращению. И чтобы была готова ванна.

Марфа кивнула и заспешила выполнять распоряжение, как будто известие Кицака вновь пробудило ее к жизни.

Екатерина вошла в палатку Петра.

Царь сидел на собственноручно изготовленном складном стуле и курил длинную глиняную трубку.

Петр смотрел на карту Малороссии, а указательным пальцем раз за разом чертил круги вокруг маленького города Полтава.

— Мысленно ведешь полки против шведов? — тихо спросила Екатерина.

Царь подскочил от неожиданности, но гневная гримаса, которая было появилась на его лице, исчезла, как только он увидел посетительницу.

— Катенька! Такая радость видеть тебя! — Он вскочил, отшвырнул трубку и обнял возлюбленную.

— Я так по тебе соскучился, — повторял он, покрывая поцелуями лицо Екатерины. Затем на мгновение он посерьезнел и попытался состроить наставительную физиономию:

— Я запретил тебе здесь появляться. Это чересчур опасно!

— Но не опаснее, чем для тебя! Кроме того, ночью мне слишком холодно одной. — Екатерина со смехом обхватила его голову обеими руками, притянула к себе и стала жадно целовать. Петр ответил на поцелуи, а его руки отправились блуждать по ее телу, пока правая наконец-то не нашла себе пристанище в декольте фаворитки.

— У нас мало времени друг для друга, матушка. — Он говорил почти просительно, при этом расстегивая левой рукой пуговицы своего жилета, а покончив с ними — и застежки ее платья. Екатерина знала, что после часа любви царь становится более сговорчивым, и ощутила, как и в ней просыпается страсть. Она, смеясь, позволила раздеть себя, поднять и уложить на походную койку. Было не слишком мягко и уж точно мало места для двоих, впрочем, ни Петр, ни его возлюбленная не были слишком разборчивы и в конце концов переместились на пол.

Какое-то время спустя они лежали, тесно обнявшись, на узком ложе, и пока царь шептал Екатерине на ухо нежности, она начала осуществлять свой план.

134