Ханская дочь. Любовь в неволе - Страница 74

Пока он говорил, к Сергею постепенно возвращалась память, хотя о некоторых моментах вечера он все равно мог только догадываться. Смутно маячило воспоминание о какой-то непривлекательной голой девице, которую он обнимал, но дальнейшие события заволокло непроглядным туманом. Может быть, он вообще заснул? Вспоминалось только, что пил водку, очень много водки, а потом вино, коньяк…

— Ты сказал, вы с Бахадуром меня искали?

— Так точно, Сергей Васильевич. Мальчик весь извелся, заставил меня ночью, в метель, вылезти на улицу. Слава богу, что мы вас нашли, вы где-то потеряли шинель и замерзли чуть не до смерти. Мы вас до утра снегом растирали — скажите спасибо, что руки-ноги целы.

Ваня с удовлетворением отметил, что Сергей покраснел:

— Мне очень жаль, Ваня. Боже мой, а уж что обо мне думает Бахадур! Я его недосчитался, когда мы уходили от мадам Ревей, и решил поискать.

— Ну что ж, вы его нашли. Точнее, он вас. — Ваня ухмыльнулся и протянул Сергею кружку своего знаменитого чая: — Выпейте! Хуже, чем сейчас, уже не будет.

Сергей осторожно, стараясь шевелиться как можно меньше, выпил чай.

Тем временем пробудился и Остап. Вскочив, он начал дико озираться по сторонам, не обнаружив привычной обстановки палубы корабля, но быстро пришел в себя и подмигнул Ване:

— А не найдется ли у тебя еще глоточка водки?

Ваня покачал головой:

— Бахадур мне запретил наливать тебе водку.

— Бахадур? А где он? — Остап оглядел комнату и облегченно выдохнул, не увидев своего приятеля. — Ну что ты, старина, налей мне глоточек, пока Бахадур не видит.

Ваня поразмыслил минуту-другую и решил, что настоящего завтрака без водки в самом деле не бывает:

— Ну хорошо, сынок, но только глоточек, ты же не хочешь, чтобы он на меня рассердился?

Остап светло улыбнулся:

— Бахадур — рассердился? Да он душа-человек!

Губы Сергея растянулись в жалком подобии улыбки:

— Не обманывайся! Он так может посмотреть, что захочешь стать мышкой и залезть в нору.

— Налить вам водочки? — спросил у него Ваня с лукавой усмешкой.

От этих слов Сергея передернуло, а головная боль усилилась настолько, что он застонал и упал на тюфяк.

Ваня усмехнулся и принялся наконец готовить завтрак. Когда запах жареного мяса разнесся по конюшне, Сергей закашлялся от приступа тошноты. Остап же жадно втянул ноздрями воздух. Когда он, чавкая, принялся жевать, Сергей отвернулся — от этого зрелища мутило еще сильней.

Вахмистр наблюдал за ним, укоризненно покачивая головой:

— Это точно из-за мерзкого французского пойла, которым запасаются все шлюхи, пили бы вы добрую русскую водочку, было бы куда лучше.

Доев все и вылизав тарелку, Остап начал прощаться:

— Мне пора идти, меня ждут на корабле. Бахадуру передавайте поклон, когда вернется.

— Кстати, а где наш татарин? — полюбопытствовал Сергей.

Ваня укоризненно глянул на него:

— Он вместо вас отправился в Петропавловскую крепость.

Сергей глубоко вздохнул и закрыл лицо ладонями.

8

Дни складывались в недели, недели в месяцы, а зима все не кончалась. Впрочем, в этом году она выдалась на редкость хорошей: противная сырость сменилась крепким морозцем, а в конце декабря небо расщедрилось на снег, и землю укутало белым покровом. Днем на несколько часов появлялось солнце — тогда снег искрился всеми оттенками желтого, оранжевого и красного. Работы в крепости приостановились, мужикам было велено заняться отделкой дворцов и постройкой крепостных казематов.

Как и Сергей, и большинство других офицеров, Сирин не получала пока особых приказов. Молодые военные брались за что угодно, чтобы только не бездействовать: они катались на коньках и санях по льду Невы, катались с гор — забавлялись как дети. Вечерами собирались в доме Раскина. К такой жизни Сирин могла бы привыкнуть и даже полюбить ее, если бы не ежевечерние попойки. Они проходили в несколько этапов: первый — «не выпить ли нам?», второй — «а не повторить ли нам?» — и так далее. Ни одного из приятелей Сергея трезвым к вечеру застать было невозможно. Сам он, однако, со времени попойки у мадам Ревей возвращался домой разве что слегка выпившим.

Рождество отпраздновали с размахом, а вскоре после этого и Крещение — с купанием в проруби. Сирин держалась в стороне, ограничившись ролью наблюдателя.

Казалось, о шведах все уже забыли, но обманчивое спокойствие растаяло быстрее, чем снег. Зима еще крепко держала город в своих объятиях, когда Степа Раскин однажды ворвался на собрание с бледным перекошенным лицом:

— Водки сначала налейте, потом расскажу! — Его голос слегка дрожал.

Сергей бросил ему бутылку, Раскин поймал ее на лету и жадно припал к горлышку, словно там была вода. Оторвавшись, он глотнул воздуха и уронил бутылку на пол. Осколки с резким звоном разлетелись по мрамору, водка растеклась лужей. Кто-то ахнул.

— Шведы перешли границу! Они взяли Гродно. Наши едва успели уйти — почти бегство… Там хаос… Наверняка большие потери, точно никто не знает. Я только что от Апраксина.

Даже известие о смерти царя, пожалуй, не поразило бы собравшихся сильнее. Повисла гнетущая тишина — слышно было только, как кто-то переступает с ноги на ногу прямо по осколкам — стекло хрустнуло под сапогами.

И вдруг все заговорили разом. Проклятия и восклицания слились в неразборчивый гомон: кто-то пытался оценить возможные потери, кто-то спрашивал — готов ли обороняться Санкт-Петербург.

Сергей качал головой, прислушиваясь к этим беспомощным, опасливым разговорам, наконец он зло ударил кулаком по столу. Все обернулись к нему.